БОРЬБА  ЗА  ЖИЗНЬ  И  ИСТИНУ:  ПОЯВИЛАСЬ  НАДЕЖДА (ОБЕЗВРЕЖИВАНИЯ МЕТАСТАЗОВ)

Много лет я вынашивал мечту о реабилитации обреченных, но хирурги-онкологи не только не соглашались работать со мной, они не воспринимали саму мысль о возможности лечения рака ионофорезом серебра. Фактов, подтверждающих правильность этой идеи, у меня не было, и даже самому себе я не мог доказать, что мысль верна.

В августе 1993 года ко мне обратилась дочь онкологической больной с просьбой о помощи и рассказала следующее. Ранней весной ее мать перенесла микроинсульт. Позднее, при детальном обследовании, у ее матери был обнаружен рак желудка IV стадии. Никто из хирургов-онкологов не брался оперировать больную. Но в конце июня дочери все же удалось уговорить знакомого профессора. Закончив операцию, расстроенный хирург произнес: «Это самая неудачная операция в моей жизни, летальный исход — не позднее октября...» Такое заключение профессор вынужден был сделать потому, что во многих органах оставались метастазы: в печени, в поджелудочной железе, матке и в паховом лимфатическом узле.

После операции больную поместили в реанимацию, поставили капельницу. Медсестра допустила оплошность, в результате в вену пошел воздух, и у пациентки началась эмболия. Больную долго коробило, после чего она потеряла сознание. Обычно подобная ситуация кончается летальным исходом, и именно такого финала все ждали... Но на третьи сутки больная пришла в сознание. При осмотре у нее были обнаружены пролежни. Начали лечить новую болячку. В результате месячной терапии лечащий врач сообщил, что летальный исход наступит не в октябре, как предсказывал профессор, а значительно раньше — и не от метастазов, а от пролежней. Именно после этого заключения дочь больной и обратилась ко мне за помощью.

Пациентка лежала в Первой городской больнице. Сиделками у нее были профессиональные хирургические медсестры, которых наняла дочь. Она прекрасно водила машину, и мы договорились, что она будет возить меня с дачи, где я тогда жил, — к матери на проведение ежедневных процедур. Работа над таким большим пролежнем меня как специалиста, конечно, интересовала, но в первую очередь меня волновали оставшиеся метастазы. Сложилась как раз такая ситуация, о какой я мечтал несколько лет: основную опухоль удалил хирург, остались лишь многочисленные метастазы, от которых я и взялся избавить больную. Появилась возможность доказать, что идея реабилитации обреченных - реальна. Но в данном случае пролежень был так велик, что действительно представлял угрозу для жизни больной. Поэтому лечение пришлось начать именно с него.

По дороге в больницу дочь пациентки сказала мне: «Лечащий врач считает, что заживление уже началось». Но при первом же осмотре тяжкая картина открылась мне: огромный очаг поражения, набитый тампонами, издавал зловоние. Края раны были рыхлыми и расплывающимися, в диаметре — около 18 см. На мой вопрос к медсестрам: «какова глубина поражения?» — одна, сложив вместе два кулачка, сказала: «они войдут», другая уточнила: «пол-литровая банка войдет»... Пришлось огорчить дочь больной тем, что заживлением здесь и не пахнет.

Не могу сказать, что первая встреча с персоналом больницы была радушной. Косые взгляды и саркастические усмешки то и дело появлялись на лицах медсестер. Кроме персонала, там находились еще и сестры милосердия от церкви. Их поведение по отношению ко мне оказалось вообще недоброжелательным. Как только я начал обработку пролежней, дверь палаты приоткрылась, и пожилая сестра милосердия вызвала дочь больной в коридор для беседы. Вернувшись, женщина рассказала мне, что сестру интересовало, не экстрасенс ли я. «А то смотри, ведь мама православная», — напомнила она. Несколько минут спустя дверь опять распахнулась, и, вызывающе вышагивая, появилась уже другая — молодая сестра милосердия. Она остановилась напротив меня и, подбоченившись, спросила: «Что, эксперимент проводим над больной?». Я ответил, что больная не кролик, чтобы над нею экспериментировать, что идет нормальный рабочий процесс лечения. «Ну и на что Вы рассчитываете?» — последовал вопрос. «Естественно, на исцеление», — ответил я. «Ну и каков процент вероятности?» — продолжала сестра. «Сто процентов», — ответил я. «Ну, а как насчет метастазов?» — спросила сестра. Я сказал, что метастазы будут обезврежены. «Ха-ха-ха. Это уже интересно! Ну, что же, посмотрим...» — услышал я в ответ...

Так прошел первый день осуществления моей мечты о совместной работе и сотрудничестве с официальной клиникой. И случилось это 10 авгу­ста 1993 года.

При следующем посещении моей больной я встретил совершенно другое к себе отношение. Я был удивлен чуткостью и вниманием, и никаких косых взглядов и саркастических ухмылок! Сначала я ничего не мог понять. При осмотре больной все стало ясно: даже после первой обработки все в корне изменилось. Края раны уплотнились и округлились. Рана будто говорила: «Я заживаю!». Стало ясно, что персонал поверил мне, поэтому изменилось и их отношение ко мне.

Я подозвал дочь больной и спросил, видит ли она разницу между предыдущим состоянием и нынешним. Она согласилась, что вот теперь видно — рана действительно начала заживать. К 20 августа состояние пролежня улучшилось настолько, что, не прекращая работы над ним, я решил наконец заняться метастазами. В этот день людей прямо-таки прорвало с откровениями: и сын больной, и медсестры признавались, что не верили, что у меня что-нибудь получится. Старшая из медсестер сказала дочери пациентки: «Я двадцать четыре года работаю в хирургии, но чтобы такая рана так быстро зарастала, не видела ни разу».

Дочь больной оказалась очень любознательной. Ее до мельчайших подробностей интересовало, как пойдет процесс обезвреживания метастазов. Я подробно все рассказал. Внимательно меня выслушав, она сказала: «Вы очень понятно все объяснили, и я Вам верю, но в сознании это не укладывается».

Работа над метастазами заняла 40 календарных дней — процедуры проводились через день. Метастазы исчезли к 3 октября. Но пролежень окончательно закрылся только 26 декабря, то есть через 4,5 месяца после начала лечения. Когда я сообщил дочери больной, что работа над метастазами завершена, она попросила сделать рентгеновский снимок, по результатам которого специалисты дали заключение: «обнаружено затемнение непонятного происхождения». Но на этом дочь не успокоилась и пригласила знакомого экстрасенса продиагностировать маму. О том, что я работал с ней, не было сказано ни слова. После осмотра больной экстрасенс рассказал, что он увидел: «Больная была оперирована по поводу рака желудка IV стадии, метастазы оставлены в печени, поджелудочной железе, но, что странно, они высушены и нежизнеспособны». Вот этим его сообщением я был просто шокирован.

Ведь об этом знал только я. Даже рентгенологи не могли правильно сформулировать клиническую картину.

Продолжив, он сообщил дочери, что у больной очень плохое состояние сосудов мозга, и что из-за этого летальный исход может наступить в любой момент. При этом он добавил, что у пациентки очень сильный Ангел-хранитель, и благодаря ему она может еще протянуть в таком состоянии в лучшем случае до марта (1994 года). А разговор этот состоялся в октябре 1993 года. Надо сказать, он ошибся на 4 дня. Больная скон-алась 4 апреля 1994 года от эмболии мозга. Несмотря на печальный конец этой истории, работа с пациенткой состоялась, и ее результаты позволили доказать, что мысль о реабилитации онкологических больных в IV стадии, в случае их операбельности — верна. Правда, доказал я это тогда только себе.